Пятьдесят процентов любви
Часть 2
Она опять улыбалась мне в Министерстве. А поздно вечером явилась с гладиолусами.
Либо кого-то расспросила – кого? – либо это где-нибудь в моем досье записано – «безумно любит гладиолусы». Учитывая, кто у нас муж – аврор, - в досье ей заглянуть не проблема.
Гладиолусы не имеют запаха. И у меня не было причин не принять их. Тем более, что букет был действительно очень красив.
Гладиолусы ало-белые. Гладиолусы бело-алые.
А один – рыжий. Оттенка апельсина. Серединка цветков белая, а ближе к краю – легчайший алый оттенок.
Зараза.
Кажется, я не сказала этого вслух. Потому что Джинни Уизли сняла плащ и осталась. До утра.
Как-то оно так получилось…
Утром я проснулась довольно рано, и мозги наконец-то согласились включиться и обдумать создавшуюся ситуацию. Первым выводом, который мне удалось сформулировать, был тот, что я в создавшейся ситуации ни хрена не понимаю. То есть совсем.
Живет себе девушка, имеет мужа, и счет в банке, и довольно престижную работу, и известность, и уйму друзей, и дом, и вообще все, что душе угодно. Наверное. И вдруг в один прекрасный день набрасывается на другую девушку, которая ей явно не пара ни по каким показателям и параметрам, вынуждает, можно сказать, заняться с ней любовью, а потом настойчиво достает знаками внимания, преследуя какие-то свои цели. Наверное.
Маразм? Конечно.
Однако моя задача – найти логику в происходящем.
Итак, если ей стало скучно с Поттером… бывает такое? Еще как бывает. Герой хорош на пьедестале, а в семейной жизни - ничуть не лучше какого-нибудь заурядного Смита или Джонса. Это он с Волдемортом герой, а с женой – муж. Всего-навсего.
Значит, если ей стало скучно, она должна была пойти и найти себе развлечение. В виде мужчины, естественно.
Хотя… с мужчиной – это уже измена. А с женщиной – вроде как нет. Бытует такая точка зрения. Возможно, Уизли именно так и считает. Тогда все понятно… только не все.
Могу поклясться всеми семью лордовскими хоркруксами, что это «приключение» у рыжей не первое. Не знаю, как это объяснить, но… поверьте на слово. А слово сотрудницы Гринготтса – не шутки.
На этом месте моих размышлений она как раз и проснулась. Очень удачно, надо сказать.
- Поттер, - сказала я. – Рассказывай.
- Что? – спросила она ожидающе.
- Где, с кем и что было до меня, конечно.
Она не удивилась. Мне даже показалось, что она обрадовалась. И рассказала.
Я правда не ожидала, что наш Герой так влип.
Оказывается, нынешняя миссис Поттер впервые влюбилась на третьем курсе. Нет, Поттера она любила и раньше. Как Героя. Ну вы понимаете – того, за кем хочется идти, ради которого можно жизнь отдать, но гораздо лучше, если удастся отдать ему свое сердце, руку и остальное тело. И тогда тебе все будут завидовать, а ты будешь счастлива безмерно, потому что муж у тебя героический, и имя у него героическое, и член у него героический, и если на тебя нападет Волдеморт, всегда можно гордо сказать: «Я пожалуюсь на вас мужу…». Мне все это было близко и понятно, потому что у меня самой было примерно то же самое в отношении Драко. То есть я представляла себе, как захожу куда-нибудь – и вокруг раздается жужжание «леди Малфой, леди Малфой». В общем, глупости, свойственные девчонкам в период полового созревания.
А вот влюбилась Джинни в рэйвенкловку. В Чжоу Чанг. Ну да, ту самую.
У них даже организовался небольшой романчик. Так, ничего серьезного – с моей сегодняшней точки зрения, конечно. А для тогдашней Джинни, насколько я поняла, это было очень серьезно. Большое и Светлое Чувство. Любовь с большой буквы «Л». Для Чанг, очевидно, все было куда проще, и когда она заметила интерес к себе со стороны Поттера, Уизли она бросила быстрее, чем можно сказать «Нокс».
Далее Уизли сделала то, за что я ее всегда буду уважать. Она вытерла слезы и сопли и увела Героя у своей бывшей.
Эффектная месть.
Ну и замуж за него вышла, почему нет? И жила себе спокойно. И тут появляюсь я.
Она говорит, что ее как Импедиментой шарахнуло.
И, учитывая собственный опыт, я ей верю. Это бывает.
Больше я пока ничего выяснять не стала. Ни что она теперь собирается делать, ни как она объяснит мужу, где ночевала. В конце концов, она взрослый человек и это ее проблемы. А разговоров для одного утра и так достаточно. Пора вставать, а то и на работу опоздать недолго. И если Уизли такое прощают, то я репутацией рисковать не намерена.
Завтрака я не предлагаю, и она понятливо аппарирует за полчаса до меня. Я собираюсь, не торопясь… надо бы все как следует обдумать, но думать не хочется. Я увязла в этих отношениях – это плохо; но Уизли трезво оценивает обстановку – это хорошо. Для начала достаточно.
Для начала чего?
«Для начала ничего», - отвечаю я себе. Вот закончу работу – и прощай, Министерство, прощай, любимый стол – бывший кожаный, - прощайте, сплетни коллег и – Джинни Уизли. То есть Поттер.
«Прощай» не получилось.
То есть работу я закончила, заработала премию и даже устную благодарность начальства – а это у нас ценится гораздо выше. Министерство должно было вот-вот получить свой кредит, а ко мне продолжала шляться Джинни Уизли. И я никак не могла от нее избавиться.
Казалось бы, чего проще – закрыть дом от аппарации, не впускать сов, блокировать камин.
Я так и делала.
Но она ловила меня на ланче, или на прогулке в парке, или в магазине – ну не могла же я вообще никуда не выходить? А у нее как будто поисковик на меня был настроен. Впрочем, она, смеясь, говорила, что если любишь, то всегда чувствуешь, где человек находится, хорошо ему или плохо, весел он или раздражен.
Тогда, получается, я никогда никого не любила.
Впрочем, все это уизлевские глупости.
Но почему-то я все равно в итоге приглашала ее к себе, и она являлась вечером со всем, с чем положено, - с цветами, с Люмосами, с запахом дождя, если шел дождь, с пирогами, которые я не ем из-за фигуры, или с какой-нибудь безделушкой, которые я вообще не выношу.
Она изучала меня методом проб и ошибок. А как еще? – я ведь не слишком люблю вываливать что-то личное первой встречной. И дело десятое, что я с этой встречной сплю. Это еще не дает ей права лезть в мою личную жизнь.
Она никогда больше не приносила мне розы, а после первой разнесенной Диффиндо плюшевой безделушки забавные мелочи тоже перестали пользоваться популярностью. Пироги она стала печь полезные – не с вареньем, а с рыбой или всякими растениями, - и я иногда даже стала их есть. Готовила она хорошо – говорят, это у них семейное. И мне было совершенно безразлично, как она объясняет своему Герою почти ежевечернее отсутствие.
Может быть, курсы какие-нибудь придумала? По зельеварению?
В те вечера, когда она не приходила, я иногда обнаруживала, что мне совершенно нечем заняться. А чем я раньше занималась по вечерам? Работала, читала, встречалась с друзьями… Теперь для этого были выходные. Я старалась успеть все за уик-энд, чтобы…
Чтобы что? Чтобы освободить будничные вечера для Джинни Поттер?
Получается, так. Я все-таки к ней привязалась. Привыкла, правильнее сказать. К свежим гладиолусам в вазе, к запаху дождя – когда шел дождь, к мягким губам и мягким пальчикам. Даже к пирогам этим чертовым, которым я все равно почти не ем. Из-за фигуры. Но когда в доме пахнет пирогом, он кажется более уютным.
Панси Паркинсон мечтает об уюте. Докатились.
До сих пор я предпочитала слово «комфорт». А это разные вещи, поверьте. Так же, как Уизли и Паркинсон.
Очередной вечер. Мы сидим на диване по-турецки и играем в шахматы.
- Ты меня любишь? – спрашивает она, делая ход.
- Нет, - отвечаю я, обдумывая свою стратегию.
- Совсем?
- Глупый вопрос, - объясняю я. – Нельзя любить чуть-чуть. Или все – или ничего.
- Ну а все же? - настаивает она. – Ты хоть немножко моя?
- Немножко, - улыбаюсь я против воли.
- Процентов на… семьдесят?
- Почти. На десять.
- Всего? Ты шутишь… На шестьдесят… пять.
- На двадцать.
- Шестьдесят.
- Тридцать, - она все-таки втянула меня в свою игру.
- Пятьдесят один, - говорит она. – Пусть у меня будет контрольный пакет.
- Сорок девять, - отвечаю я. – Извини, но контрольный пакет всегда у меня.
Она смотрит на меня серьезно и согласно кивает.
В одно прекрасное воскресенье я все-таки решила обдумать сложившееся положение вещей. Делать было все равно нечего.
Взяла зонтик и аппарировала в маггловский Лондон. Давно заметила – если где и есть спокойное место, так это среди магглов. Толпа народу, и никому до тебя дела нет.
Лучше всего мне думается на ходу. Поэтому я наматывала на каблуки лондонские улицы, квартал за кварталом, и пыталась мыслить конструктивно. Получалось хуже некуда. Мне нравилось просто идти, уткнувшись взглядом в асфальт и ни о чем не думая. Вообще-то я так никогда не хожу: высоко вскинутая голова – это практически моя визитная карточка. При моем невеликом росте другого варианта, знаете ли, нет. Но среди магглов я могла позволить себе смотреть туда, куда хочется, а именно – себе под ноги. Под ногами был мокрый тротуар, отражавший светло-серое небо, и в нем плавно плыл мой темно-серый зонтик. Смотреть на это можно было бесконечно.
Потом в голову полезли всякие глупости. К примеру, что будет, если я сейчас аппарирую в дом к Поттерам – с запахом дождя и с пакетиком конфет, которые я купила просто так, чтобы чем-то занять руки.
Нет, правда ведь, интересно?
Во избежание соблазна я решила вернуться домой. И так ясно, что сегодня у меня разжижение мозгов и ничего толкового придумать все равно не удастся.
Через подвернувшийся переход вернулась в наш мир и направилась к какому-то бару, где, конечно, была каминная сеть. Все в том же странном состоянии я пересекла крохотный зал и, уже произнося адрес, почувствовала чей-то внимательный взгляд.
Паранойя, однако.
Но, как выяснилось позже, это была не паранойя. Это была Эмили.
Еще через несколько дней Поттер сделала мне сюрприз. Нет, она не была беременна. Такой сюрприз все-таки припасают для мужей. И нет, она вовсе не преподнесла новость как-то нарочито. Напротив. Но для меня это оказалось сюрпризом – давненько меня так не ошарашивали.
- Я сегодня развелась, - сказала она, готовя очередной салат. Из серии «те, которые любит Панси» - рис, соевый соус и дары моря.
В воздухе повисло молчание – такое резиново-плотное, что в него хотелось потыкать спицей. Я не знала, что сказать.
- Понимаешь, я не очень люблю врать, - продолжила Поттер… то есть теперь, очевидно, опять Уизли. – А мне приходилось… даже часто. И я решила, что так будет лучше.
Она решила! А как же ее Поттер? Наверное, как упал при этом известии, так и валяется до сих пор где-нибудь под кухонным столом в полном шоке. Почему-то у меня не сложилось впечатления, что он готов к такому развитию событий. Почему-то мне кажется, что для него это тоже был большой сюрприз.
И какого черта я вообще сейчас думаю о Поттере?
- Я все равно буду к тебе приходить, хорошо? – спросила она, не отрывая глаз от обжаривающихся на оливковом масле креветок.
- Конечно, - пожала я плечами, понимая наконец, что она вовсе не намерена переселяться ко мне и вообще не претендует на… ни на что не претендует. Жить сразу стало легче. – Конечно, можешь приходить. Я… буду рада.
Нет, я правда была рада. Мне бы не хотелось быть ответственной за разрыв в самой образцовой семье магомира. Все равно никто бы не поверил, что я-то этого менее всего добивалась.
- А как же твои… семья? – спросила я. Я знала, что для нее это важно. Она не ответила. Я подумала, что она просто не хочет говорить со мной на эту тему, а через минуту услышала тоненькое подвывание. Пришлось подойти – я же не каменная горгулья, в конце концов, чтобы равнодушно смотреть на плачущую женщину. Она уткнулась мне в плечо и устроила настоящий, полноценный потоп.
Креветки подгорели, конечно.
С того дня она стала приходить ко мне каждый вечер. И оставаться до утра. По времени это получалось как раз половина суток. Или чуть меньше.
Однажды вечером ко мне постучали, и я, не раздумывая, открыла. Я была уверена, что это Джинни, как обычно. Вот только не надо напоминать мне о бдительности. Я вам не Грюм. Я обычная ведьма и не собираюсь ставить у двери Зеркало врагов, а каждого входящего испытывать Веритасерумом и Круциатусом. Я хочу жить нормально.
Правда, когда на пороге вместо Джинни обнаружилась Эмили, я поняла, что до нормальной жизни мне еще ой как далеко.
- Я тебя видела недавно, - сказала она.
- Ага, - ответила я. И продолжала стоять на пороге, придерживая дверь.
Эмили никогда не спросит прямо – можно войти? Ей обязательно надо придумать другой способ.
Она сделала шаг вперед и оказалась так близко ко мне, что я видела каждую ее безупречную черную ресничку.
- Я принесла тебе вишен, - сказала она.
- Помнится, при нашей последней встрече я выгнала тебя из дома, - напомнила я на всякий случай. – Шла бы ты и сейчас, миссис Как-тебя-там.
- Неважно, - сказала она. – Можешь называть меня мисс Гринграсс. Видишь ли…
Я вежливо приподняла бровь. Вот оно что. Ее замечательный мистер Как-его-там ей изменил. Точнее, изменял. И она, обнаружив это, гордо от него ушла. Просто и банально. Я хмыкнула. И, расслабившись, опустила руку. И Эмили просочилась внутрь, опустив вниз темно-синий взгляд.
А я еще немного постояла на пороге, улыбаясь, как дура. И вспоминая, что это моя Эмили. С новыми духами, с новыми глазами, с новой прической, но все равно моя. И понимая, что никуда я ее, конечно, не выгоню.
Видимо, эта близость Эмили мне в голову и ударила. Я смотрела на нее, трогала, узнавала и не узнавала, и очень хотела узнать, и радовалась, находя что-то знакомое – щекотное местечко за ухом, незаметный шрам на верхней губе, манеру прищуривать глаза перед тем, как сказать что-то очень-очень личное. Не помню точно, что она говорила; но сама я не могла сказать ничего, кроме «Эмили». Этим «Эмили» уже пропиталась вся комната, оно цеплялось за шторы, сползало вниз по стенам, висло на гладиолусах в вазе, собиралось в лужицы на полу, а я все твердила как заведенная: «Эмили, Эмили, Эмили…».
Джинни Уизли появилась, как по расписанию, – надежная, будто «Хогвартс-экспресс». Именно в тот момент, когда мне было никак не до нее. Единственное, что я запомнила, – это ее голубые глаза. Не помню, говорила ли она что-нибудь, долго ли пробыла в комнате, прежде чем выбежать, - только глаза. Не хотелось бы мне еще когда-либо увидеть подобный взгляд…
Конечно, я виновата, признаю. Стоило бы наложить хорошие Запирающие. Но я не думала, что события начнут развиваться так быстро.
- Кто это был? – спросила Эмили.
- По работе, - быстро ответила я. – Я завтра разберусь, не загружайся.
Она кивнула. У нас всегда так было – проблемы решала я. Я отвечала за нас обоих. Потому что была старше, сильнее и вообще – так повелось. И тогда, когда в Большом зале я крикнула насчет Поттера – вы же не думаете, что я за себя волновалась? Нет, конечно, и за себя тоже; но больше за нее. Я ведь ее и в самом деле любила… Люблю то есть.
Я проснулась среди ночи по совершенно непонятной причине. За окном еще не брезжило, и даже до предрассветного сумрака было далеко. Зевая, я потащилась в гостиную, чтобы взглянуть на часы. Без двадцати три. Боггартову мать… Я зевала, как василиск, меня знобило, и тянуло присесть в уголок дивана, свернуться калачиком и сопеть так до утра. В общем, тело хотело спать… а мозги нет. Я пошла на компромисс: завернулась в плед и налила себе чаю. И зажгла свечи, потому что разводить огонь в камине было лень.
Как неуютны полуночные комнаты… Из них будто уходит жизнь, и только рассвет способен вернуть им теплоту и биение пульса.
Я сидела, подтянув колени к груди, пила чай и мысленно объяснялась с Джинни Уизли.
«Понимаешь, - сказала я ей, - все логично. Ты предала своего Гарри ради меня, а я предала тебя ради своей Эмили. Это такой закон природы. Цепная реакция».
Джинни молчала и соглашалась со всем, что я говорила. Но я почему-то не останавливалась и продолжала развивать свою мысль, и в результате у меня получилось, что, согласно логике и законам природы, теперь Эмили должна предать меня. Нет, возразила я себе, этого не может случиться, потому что это уже случилось. Из-за этого мы и расстались, а значит, теперь… Что из этого значит теперь, я сообразить никак не могла и поняла, что все-таки засыпаю. «Твое счастье вернулось, - напомнила я себе. – Вернулось и спит сейчас в соседней комнате, в то время, как ты, неизвестно почему, изображаешь сиротинку на диване в холодной гостиной». Но подниматься и тащиться обратно в спальню уже никаких сил не было, и я заснула таки на диване, устроившись поудобней. Последней моей мыслью был вопрос: если моя жизнь наконец-то вернулась в правильное русло, то почему же мне так хреново?
Во второй раз я проснулась около девяти. Все болело от неудобной позы, и, расправляя руки и ноги, я мысленно называла себя всяческими нехорошими словами. Видимо, я делала это не только мысленно, потому что Эмили услышала, что я проснулась.
- Доброе утро, - сказала она, появляясь в дверях. Черт, а у нее всегда были такие темные глаза? В воспоминаниях они мне представлялись более лучистыми. Но Эмили улыбнулась, и мне показалось, что в комнату заглянуло солнце. И чего я спала в гостиной?
- Доброе, - сказала я. – Сейчас приготовлю завтрак.
- Спасибо, - она опять улыбнулась. – А я пока прикину, как мне расположить свои вещи.
Она в самом деле хочет остаться со мной? Это… здорово!
Я быстро накрывала на стол, глядя, как Эмили освобождает место для своего кресла, для книг и одежды, для еще одного туалетного столика – «чтобы не ждать друг друга», для…
- Нет, - сказала я прежде, чем успела подумать.
Ваза с гладиолусами, которую Эмили левитировала в дальний угол гостиной, замерла в воздухе.
- Что, Панси? – спросила она.
- Давай оставим ее здесь, - неловко предложила я.
- Но она здесь не к месту, - Эмили посмотрела на меня недоуменно-умоляюще. – Здесь замечательно будет смотреться моя статуэтка. Поверь, штучка супермодная, гости будут пищать от восторга.
Я вздохнула, взяла из воздуха вазу с цветами и поставила на ее законное место.
- Я хочу тебе сказать, Эмили… мне надо тебе сказать… - я понятия не имела, что же такое я хочу ей сказать, и слова вылетели изо рта без всякого моего участия: – Я хочу сказать, Эмили, что ты не будешь здесь жить.
Эмили снова посмотрела на меня недоумевающе. И немного испуганно.
- Я понимаю, - наконец сказала она. – Конечно, у тебя свой, устоявшийся образ жизни. Но мне кажется, что жить раздельно будет все-таки очень неудобно. Аппарировать без конца туда-сюда… и не будет ощущения настоящего дома.
- А его и так не будет, – сказала я. Эмили не расслышала. Я подошла к ней, взяла за тонкое запястье, подержала в руках, любуясь. Наслаждаясь.
- Извини, Эм, - сказала я. - Ничего у нас не получится.
Я думаю, где-то в глубине души Эмили была готова к такому повороту событий. Она не стала возмущаться, сопротивляться, плакать. Просто ушла. Спросила: «Не передумаешь?». Я сказала, что нет. Хотя понятия не имела, как и что на самом деле будет со мной после ее ухода, и не рвану ли я через пять минут следом за синеглазкой с воплем: «Прости меня, дуру, вернись, пожалуйста».
Не рванула. Вместо этого я заварила чай покрепче, прочистила мозги и села сочинять письмо. Никогда в жизни я так не мучилась с письмом. Я извела столько пергамента, что его хватило бы на то, чтобы обмотать Гринготтс по периметру и завязать бантик сбоку. Я пыталась извиняться; пыталась объяснить все; пыталась шутить; пыталась быть независимой. В последнем, двухфутовом свитке я изложила практически всю свою жизнь, чуть ли не с момента рождения, с пространными репликами в сторону на тему консервативных взглядов социума и общемагических ценностей.
После этого я навела порядок, ликвидировав Эвересты скомканных пергаментов вокруг столика; снова заварила чай, выплеснув в раковину остывший, и постаралась взять себя в руки. После чего взяла совсем небольшой листок и аккуратно вывела на нем: «Согласна на пятьдесят процентов».
А что еще я могла предложить? Отдать контрольный пакет – это не по мне.
А потом я села пить чай и ждать ответа от Джинни.
Очень надеюсь, что она с ним не затянет.
Очень надеюсь.
T H E E N D
|
